Я точно знаю, что чувствую, и знаю, чего хочу. Я знаю, как быть счастливым.

Я стою на краю крыши и наблюдаю ворон, которые пролетают подо мной. Я впервые вижу их спины в то время, как они летят. Размышляю о том, чего хотел бы больше всего, и понимаю, что осознание собственных желаний создаёт диаметрально противоположную реальность: несбыточную и яркую, сверкающую подобно мотылькам в непроглядной тьме.

Вороны делают несколько кругов и исчезают из поля зрения. Я прихожу к выводу, что желаемое слишком сильно отличается от действительного. Яркое осознание моей трагедии, подобно кислоте, разъедает душу. Это может показаться несущественным или даже ничтожным — подобно сделке, что противоречит общественной морали и основам правопорядка. Но в то же время это путь, лежащий в неизвестном направлении, лабиринт Минотавра с оборванной нитью.

Я смотрю вниз, и мне кажется, что на асфальте что-то лежит. Не могу разглядеть точно, но уверен, что это крыса. Дохлая крыса с распоротым брюхом. Можно только догадываться, что её сюда привело, но знаю точно, что больше ей не суждено покинуть этого места. Как, вероятно, и мне. Забавная мысль. Мы вместе пришли сюда и вместе останемся здесь. Я размышляю о крысе и её жизни… Думаю, она не могла и помыслить о том, что останется в этом переулке навечно. Такая остановка точно не входила в её планы, в отличие от моих. На первый взгляд всё очень похоже, но, если присмотреться, совсем ничего общего. У каждого из нас был выбор, но одновременно этого выбора никогда не существовало. Его уже сделал кто-то до нас.

Делаю полшага вперёд и вновь вижу ворон. Они сидят на тонких ветвях, и для меня загадка, почему они не падают вниз. «Это, наверное, плеоназм¹, — думаю я. — Куда же им ещё падать? Не вверх же…» Сейчас мы с ними чем-то похожи. Я тоже могу упасть. И тоже не вверх.

Я не был рождён ползать, как тот несчастный уж, и не был рождён летать… Но мне всё равно это предстоит. Сначала одно, затем другое.

Я ощущаю угрызения совести, пугающее чувство стыда. Оно подобно большой склизкой жабе, что медленно пытается вылезти из моего рта и хочет что-то сказать. Жаль, я сам не могу сделать чего-то подобного. Это всё вечная жизнь с утерянным благом; словно некто потерял воображение, а мы увидели это и отчаялись. Мне кажется, что это безумие. Хотя слишком банально называть такое безумием. Скорее, это судьба, поджидающая нас в тёмных переулках, насилующая женщин и съедающая детей. Или страх, что живет где-то по соседству, в чёрной каморке в глубинах подсознания. Когда он выглядывает наружу, уже не до шуток. Остаются только амитриптилин, венлафаксин и другие маленькие круглые друзья. Но я не хочу думать об этом. Не сейчас. Никогда.

Мне понравилась мысль о жабе. Я словно ощущаю, как покрытая слизью лапка неловко хватается за мою губу:

— Да как вы посмели запихнуть меня в эту зловонную яму! — возмущенно квакает животное.

Вороны срываются со своих мест и что-то кричат в полёте. Наверное, их крики предназначаются мне… Но может быть и той дохлой крысе. Я бы хотел верить, что они всё же говорят со мной, но я не понимаю их языка. А если бы и понимал, то мне пока нечего им сказать. Скоро они и так всё поймут.

Я точно знаю, что нельзя выжить в мире без морали. Но я также никак не могу понять, как выживает мораль в нашем мире… Прошу одного: не думайте обо мне с презрением… Вообще не думайте обо мне.

Мне в голову приходит интересная мысль, жаль негде её записать: «Жизнь — как чашка чая. В неё можно добавить капельку мёда, и она станет слаще. Можно добавить дерьма, и будет уже не так приторно. А порой жизнь — это морфий или амитриптилин, и запах дерьма тогда не кажется таким уж резким. На мой взгляд, всё оттого, что через призму смерти мы лучше чувствуем жизнь. Это своего рода увеличительное стекло, без которого мы бы ничего не увидели, а если бы и увидели, то не поняли. Так же, как и без зачернённой стороны в зеркале не появится отражение».

Кажется, что я наконец-то понял, зачем здесь собрались вороны. Они как валькирии кружатся над дохлой крысой в ожидании её души, чтобы сопроводить в Вальхаллу². Вероятно, даже крыса и та умерла достойно.

Кто-то точно подумает, что зря я всё это. Но я здесь, а вы там. Я вижу спины ворон и ощущаю сладковатый привкус мёда. И мне думается, что наши жабы крайне внимательны к каждой мысли, к каждому движению. И к пренебрежению. Особенно моралью. Они наблюдают, как мы пытаемся достичь цели, считая, что «игра стоит свеч». Но это не так. Просто поверьте мне на слово.

В любом случае, всё в итоге сводится к убеждениям и желаниям. Они могут и не совпадать. Но, думаю, желания всегда побеждают в этой войне. Фанатиков не так много, как может показаться на первый взгляд.

Носки моих ботинок зависли над пропастью, а в голове целый вихрь мыслей и идей. Кто бы мог подумать, что всё закончится именно здесь… Здесь — над спинами летающих ворон, где понимаешь, что нет ничего постоянного и нет ничего временного. Нет вообще ничего. Есть лишь человек и его эгоизм, склизкая жаба и дохлая крыса. А мы, люди, часть коллективного разума — муравьи среди миллиардов других муравьёв, часть команды — часть корабля, на котором очень легко заблудиться и потеряться, подойти слишком близко к краю палубы. И тогда можно уже оказаться совсем на другом судне — в старой деревянной лодке, которая ходит по тихим водам реки Забвения.

Меня часто терзали мысли, что я делаю что-то не так, или не делаю вовсе. Это как книга без смысла. Или повесть без сюжета. Странно, но я ощущаю злость. Огонь негодования разливается внутри. Смотрю на спины ворон, и теперь мне всё ясно. Хотелось бы, чтобы на фоне играла музыка, но её нет. Люди хотят шоу, хотят событий — сюжета. Только самый интересный сюжет может быть лишён событий. Он происходит у нас в голове, когда мы совсем неподвижны; когда мы здесь — на краю крыши, над чёрными пернатыми спинами. Я слышу музыку, но она звучит где-то внутри меня. Как я рад, что она здесь, со мной.

Мне кажется, или ворон стало больше? Вероятно, это действительно так. А значит, душа крысы присоединилась к стае чёрных валькирий… От этого музыка становится громче. Она растекается в моей душе. Хорошая музыка. Жаль, что её больше никто не слышит.

Смотрю, как вороны скрываются из виду. Теперь я знаю, в какой стороне Вальхалла. Жаль, что мы так и не смогли с ними поговорить. Я многое бы ещё хотел сказать моим пернатым друзьям. Но, думаю, не стоит их так утруждать. Они занимаются душой той несчастной крысы, как можно обременять их ещё и моей…

Мой путь пока в ином направлении.

Я хотел бы сделать шаг вперёд, но не сделаю этого. И не оттого, что этот мир заслуживает иного. Нет. Он не стоит ничего. И тем более — моей смерти. Моей души… Я делаю шаг назад.