Передо мной четыре рассказа: «Песня Стикса», «Толстый король», «Речи несуществующих», «Забыть о наваждении». Автор — Игорь Озерский. Читаю и морщусь — ну что за невнятица: «Я хотел бы знать больше, но я не знал, так же, как я хотел бы увидеть звёзды, но не видел их…»? Пытаюсь понять.

Вот автор выходит и начинает рассказывать всё, о чём передумал долгими ночами и днями. Слова его красивые, важные, о важном — о главном! — о жизни, о вечности, предназначении… Но тем, кто имеют привычку к чтению (а другие не откроют рассказ не самого популярного литератора), всё хорошо известно. Сами чай с головой.

Публика хочет, чтоб её поразили.

Ей показывают цилиндр, красивый, автор машет им, акцентирует: пусто. Трэк, пэкс, фэкс… И… — в цилиндре нет ничего! Досада: для того, чтобы получился рассказ, всё-таки нужно было засунуть кролика в потайное отделение шляпы. Но в прозе Игоря Озерского, похоже, нет потайных отделений.

Впрочем, к середине второго рассказа выступающий вдруг предъявляет — жирного — не кролика — короля. С куриной ногой в руках. «А что ты собственно можешь мне рассказать?» — спрашивает король.

Действительно, просыпается публика: что?

«А вот что, — повышает голос рассказчик. — Эта мерзкая образина — заросшая салом, обрюзгшая, потная — это, публика, ты!» Дословно: «Если жить без ветра, уповая на судьбу или на случай, останетесь на месте: тело покроется корой и мхом, а сердце паутиной, — кричит устами героя Игорь Озерский. — И последнее, что вы сделаете, это станете очередным королём, старым и толстым. Каждую следующую секунду, что вы чего-то ждете, трон, что ожидает вас, становится все более реальным».

Не поспоришь. Но публика редко воспринимает проповедь «в лоб». Нужен фокус — лучше всего сюжет. Или хотя бы интрига, самая немудрёная. Хоть что-нибудь. Даже если мы сделаем допущение, что перед нами не рассказ, а эссе. Без фокуса публика попросту не дождётся явления толстого короля — уйдёт. Её нужно цеплять. И, собственно, в тексте «Толстый король» у Игоря Озерского всё для фокуса есть. Вполне себе зримо и полно описанный толстый король, которого надо было, на мой взгляд, демонстрировать сразу, а не после полутора страниц жонглирования словами в стиле «наш век не вечен». «Посмотрите, — сказать с трибуны эссе, — какая противная тварь. Вгляделись? Внимательно?» «Да-а, — ответит удивлённая публика, — мерзость. А что король будет делать?». «Это вас надо спросить! — продолжил бы фокусник, — Поскольку я показал вам… зеркало! — Публика озадаченно ахает. Автор же забивает гвоздь: — И зеркало не кривое!» Занавес. «Но я же не такой, — продолжил бы волноваться каждый из зрителей. — Не толстобрюхий, зажравшийся и бессмысленный. Почему он сказал: „Зеркало“»? «Такой, — раздаётся страшный шёпот откуда-то, — именно такой — омерзительный. Снаружи пока ничего, смотреть ещё можно, но если не поднять немедленно зад, то капец тебе, брат».

К третьему рассказу (или эссе?) автор разгоняется. Он уже если не понимает, то чувствует: публику пора удивить. И достаёт из цилиндра… Оп-па — скорпион! Публика аплодирует, ей интересно. А фокусник повернулся к кирпичной стене и давай рассматривать на ней картины Ван Гога и молчит или бормочет что-то себе под нос. Можно разобрать: «Да молчи же громче!» «Кому это он?» — заинтригована публика. Ух, ты, да там же Смерть! Притаилась за кулисами, в двух шагах. Ассистирует. Здорово.

«Пожалуй, стоит это прекращать… молчание губительно», — говорит сам себе фокусник и вспоминает о скорпионе: «Я слышал, что скорпион, окружённый пламенем, жалит себя в спину, жаль, все так не умеют…» И сразу о нём забывает, продолжая бормотать, перебивает себя: «Это заблуждение… Всё не имеет значения…» публика ждёт: всё-таки скорпион же — не кролик. И Смерть рядом дышит, колышет занавес. И писатель говорит-то красиво, и герой ссылается на посмертное знакомство с Икаром. И демонстрирует на ногах своих пепел.

Лю-бо-пыт-но… Что дальше?

А дальше всё по правилам — начинает говорить скорпион. «Слова скорпиона пропитаны ядом, и яд этот опаснее яда мамбы», — отвлёкшись от чревовещания, комментирует автор. Правда, не понятно, чей яд изначально опаснее — скорпиона или мамбы. И тот и другой, вероятно, смертелен. Всё равно, что сказать: «И был тот лимон кислее зелёного щавеля» Ну и что? Вот был бы он, к примеру, кислее тоски отшитого счетовода… Ну ладно. Озерский спохватывается: «Яд этот смертоноснее острых мечей, молниеносных пуль, пушечных ядер, ракетных установок и даже межконтинентальных баллистических ракет с ядерным зарядом». Немного смущает наличие в одном предложении пушечных ядер и атомных, но, придираться не будем, это техника безопасности высшего уровня посвящения.

О ней рассуждать некогда, поскольку автор и всякий, кто внемлет ему, сорвался в космос хрупким, рдеющим — похожим на сердце — кленовым листом, покрылся там, в жуткой невесомости, льдом и со страшной скоростью устремился к земле. И падать начал не прямо, а вбок, закачавшись от ветра пролетающих мимо смертоносных ракет.

Получается, «Речи несуществующих» — текст весьма неплохой. Не рассказ. Скорее, стихотворение. Все слова в нём на месте.

И заключительный текст подборки Озерского «Забыть о наваждении» — тоже абсолютно поэзия, песня. Скачешь со строки на строку, пытаясь понять: минуточку! — что там? Хаос — взрыв вулкана, взрыв атомной, взрыв глотка вискаря под нёбом… Нить? Её нечем обрезать? Но она же «и так болтается, как порванная струна на гитаре». А, и гитары нет. И гитарист скончался. «Вместе с бас-гитаристом и барабанщиком». Остался один вокалист и вот он, поёт. Слушаем: «Странно, но некоторые и вправду не знают, как пишется слово „свобода“» — спето неплохо. Но дальше сразу: «её дом рядом с моим» — и речь не о свободе уже, а, видимо, о девушке, поработившей мысли героя. Или о плывущей к девушкиному дому гондоле? Кто — «она»? Не важно. Отлично же, отлично: «Пора пить чай. Это великолепная причина, чтобы не идти на чьи-то поминки».

Разлетаются в белом соусе лягушачьи лапки, демоны доедают ланч, сыплются из колоды лишние джокеры — «всё из-за того, что кто-то из нас идиот или был им когда-то». Герой, прикурив от реактора, уходит в закат. Красота! Чистый рок-н-ролл. Довольная публика, натанцевавшись, стирает пот. Хрен с ним, с кроликом. Жизнь ведь не ресторан.

*

Получается, Игорь Озерский всё-таки меня обманул — сказал: «Глядите, рассказы». А рассказов-то нет. Вместо них — ничего себе!- музыка. И стихи. Фокус удался. И ведь белые уши на миллиметр торчали из шляпы: «Песня Стикса» называется первый текст. Песня! Возвращаешься к началу подборки и читаешь её по-другому:

ПЕСНЯ СТИКСА

посмотри на меня, лодочник
я уверен, ты прекрасно знаешь, что мне сейчас нужно
все верно, лодочник
убраться отсюда прочь
каким бы сильным не было течение
это не важно
шторм даже нам на руку
быстрее доберёмся
слышишь меня, лодочник?
в путь!
с неба падал красный снег…

И так далее. Из пустого рассказа вылезает поэзия. Местами назидательная, местами многословная, но, несомненно, образная. Озерский ничего в рукаве не прячет, шпарит прямым текстом: «Я вижу образы. Они сменяют друг друга и как слайды бегут один за другим, растворяясь в неизвестности; они исчезают также легко, как и возникают…»

И кажущаяся пустота вдруг становится содержанием действа.

«Слышу, слышу слова… да только ничего не происходит. Всё остаётся неизменным — ибо слово только набор звуков, способный привести в движение только кленовый лист…» — шепчет лирический герой, повтор, возможно нечаянный, «только» воспринимается уже не как тавтология — как приём.

«Смотрите — в цилиндре пусто! — объявляет нам фокусник. — Ап! И… — опять ничего! Ни-че-го! А кто это скребётся за тульей?..» Белое такое, с мягкими лапками и коготками? Смерть.

Если не разбираться, какой заявлен автором жанр (в самом деле — не важно), если не развинчивать четыре предложенных текста в поисках спрятанных там рассказов, то получается не фокус даже — без малого чудо. Четыре песенных крика о суициде. О суициде без верёвки, ножа или пули — о самоубийственном поведении личности и человечества в целом. О бессовестно легкомысленном обращении с жизнью.

Единственное «но»: чудо требует подготовки бОльшей, чем фокус. Для чуда текст должен быть безупречно вычищен от суеты. Так что автору осталось чуть-чуть тренировки. Главное у него, безусловно, есть: — владение магией слова и умение слышать неразличимый обычным ухом «скок-поскок» забавной, якобы несуществующей смерти.