Стиль и стилизация — разные вещи. Одно — это индивидуальность, присущие черты, почерк. Другое — воспроизведение свойств чужого письма. Стилизация вторична, но она позволяет разнообразить, как ни парадоксально, авторский стиль. Когда же преобладает стилизация, тогда самое время рассуждать о замках из песка. Во-первых, это замечательно выглядит, главным образом на удалении, когда не замечаешь осыпающиеся грани и неточности; во-вторых, отдаешь должное труду — непросто построить по образцу из подручного материала. Поэтому Игоря Озерского за рассказы «Пауки-боги» и «Место» нужно прежде всего похвалить. Видно, что автор старался, стремился сделать достойные внимания тексты.

Возьмем «Пауки-боги». Небольшой рассказ классически посвящен одному событию: моменту смерти человека и пребывании в гипотетическом «распределителе», где определяется, куда попадет умерший — а скорее его потенциальная душа. Решателями человеческих судеб выступают, разумеется, пауки. Название разве оставляет лазейку интриге? Нет, увы. Пауки после крушения фантомного будто поезда донимают растерянных пассажиров единственным вопросом (точней одного, от лица которого ведется рассказ, и еще двоих — мужчины в черном свитере и девочки из детских воспоминаний главного героя, — которых с немалой долей вероятности можно принять за его же варианты-проекции или ментальных двойников): «Ты когда-нибудь убивал паука?». Вопрос задается больше десятка раз на протяжении не очень длинного текста, он выделен курсивом и на нем зациклен человеческий путь в посмертии. Не убивал — в рай, убивал — в ад. Мужчина в свитере грешен и получил по заслугам, а девочка, как вдруг всплывает в памяти главного героя, чиста и невиновна, ведь совершить преступление она заставила его. Но не просто шлеп и всё, а добить покалеченное животное. Да-да, членистоногие, плетущие паутину, — хищные животные. То есть мы с ними одной, хоть и сильно разбавленной, крови. Этот научный факт, наверно, должен подтолкнуть к пониманию того, почему на последней черте судят человека пауки, и их божественность и правомерность действий не подвергается сомнению.

Автор бесстрашно смешивает фантастику с саспенсом, чтобы донести похожую на философскую идею, совмещающую в себе представление о карме и закон бумеранга. Всё вроде бы в тонусе, напряжение нагнетается от вопроса к вопросу, повтор работает на атмосферу, возникает ощущение абсурдности, ирреальности происходящего. С самого начала описание катастрофы настораживает замедленностью и неправдоподобностью, напоминает сновидение, кошмар. Завязка и ключ к сюжету кроется, кажется поначалу, в истории про дуб и камень, то есть в их необычном симбиозе. Однако не туда ведут следствие колобки. Главный герой возвращается в воспоминаниях к тому эпизоду из детства, к той девочке, с которой играл и рассказывал легенду о дереве, сросшимся с булыжником, ровно в момент своей смерти. И после нее, когда решает, что сказать сортирующему мертвых пауку. Почему? Автор внятно не объясняет.

Озерский играет в шарады. Смысл их таков, что отвечать на вопрос о плохом поступке, признавать вину, оказывается, можно бесконечно долго. Пока сам не признался, приговор не огласят: «Я улыбаюсь. Выбора нет. Любые действия порождают последствия, а вернуться в прошлое невозможно. Вот моя судьба. Преступление и следующее за ним наказание. Но у меня ещё есть время. Столько времени, сколько я захочу». И это финал. Анакриза удалась, Федор Михайлович, нижайше благодарствуем, как говорится. Раскаяние сопоставимо с расплатой. Если нет осознания совершенного проступка, отсутствует состав преступления. Опасная философия, но вполне вписывается в современные тренды непротивления злу. Подстрекательство не считается преступлением, когда девочка мимишно требует, а мальчик толерантно подчиняется и убивает. После паука кто при случае попадет под руку? Никто не знает. Потому-то вредно наделять правом «тварей дрожащих»… и так далее, пока не осточертеет слововерчение.

Засим хочется поинтересоваться у автора: раз тема и поныне будоражит, разве нельзя было придумать более самостоятельный сюжет для таких же выводов, без столь явных оммажей? Стилизация, в данном случае идеи, разрушает саму себя. Все равно что прочный макет замка облепить мокрым песком, а после попытаться вынуть его, как позвоночник из тела — оболочка сразу опадет, лишенная собственной опоры, рассыплется.

И никакой дежурный не спасет, даже если с прописной Д, как в рассказе «Место». Потому что в его заключительном тезисе Озерский снова ступает на скользкое: «Грехи — не более чем те ошибки, которые мы сами себе не можем простить. Неужто поезд, такой большой, с множеством вагонов, не в состоянии вынести столь незначительную ношу? Нет, в это я не верю. Но если на то пошло, прощать я умею. Даже себя самого. Помнить бы только те ошибки, за которые стоит себя винить, ведь их-то, быть может, и нет совсем. И если так, то получается, и грехов никаких нет…» — и это не ледовый каток. А любительское Ладожское озеро. Провалятся все. Ибо сакральные понятия греха, искупления, прощения Озерский беспочвенно, опираясь лишь на стилизацию под притчу (и не исключено — прозу Александры Николаенко), заземляет и в аллегорических образах поезда, станции, твердых скамеек без спинок (надгробья), пальто (деревянным пальто называют гроб) живенько рассказывает о моменте умирания, когда человек нуждается в проводнике, в успокоении души, в отпущении грехов. Общепринят символ тоннеля с ярким светом в конце, поэтому поезд вполне уместно расшифровать как некую интерпретацию смерти отдельно взятого человека, само мгновение перехода из жизни в посмертие. Ожидание поезда — предсмертное состояние, пограничье, место, где будет выбран дальнейший маршрут сообразно накопленным прегрешениям. Билета на руках нет. А Дежурный неуловим, хоть и вездесущ. Отправляющийся сидит и ждет. Нервничает. Дерзит. Доходит до отрицания сути греха.

Постмодернизм переворачивается в гробу, как живой. А пора бы отпустить на покой старика, перестать распускать крамолу. Игра в смыслы заповедей и морально-этических норм травматична в итоге как для читателя, излишне всерьез воспринявшего художественное вольнодумство, так и для автора. Он рискует увязнуть в чужих стиля, стремясь найти свой путем провокативного переосмысления непреложных истин. Суда на слом не помогут построить оригинальный корабль. Только с нуля, сверяясь с учебниками, а не передирая их параграфы. От стилизации к стилю. В добрый путь!