— Воеводу привяжите к воротам, — распорядился Мал, и лицо Радогора просияло.

Дружинник рванул Ингъвара за волосы и бросил на землю.

— Знаешь, что это значит, отродье? — Радогор поставил ногу на грудь Ингъвара и надавил так, что тот застонал. — Когда ворота раскроются, тебе оторвёт и руки и ноги!

Дружинник оскалился, в предвкушении поглаживая толстыми пальцами перепачканный кровью бычий рог.

— Не убей его раньше времени, Гор — предупредил Мал, и, спрятав меч, собрался покинуть площадь.

— Но что будет с Ликой? — воскликнул Душевлад, останавливая князя.

— Не переживай, — загадочно улыбнулся Мал и бросил короткий взгляд на Ингъвара. — Сразу же после казни дружина отправится в городище и потребует Лику обратно, а вместе с ней и сына, и жену воеводы.

Ингъвар дёрнулся, но Радогор ещё сильнее придавил его к земле.

Душевлад хотел что-то сказать, но посмотрел на Моха и заметил, как тот пошатнулся. Старик был бледен и с трудом держался на ногах. Душевлад подбежал к отцу и, оттеснив волка, подхватил знахаря под руку. Зверь отскочил и, бросив на старика прощальный взгляд, устремился к воротам. Оставшиеся звери, огибая растерзанные останки, последовали за своим вожаком.

— Отец, ты в порядке?

— Домой пойдём. Отвар приготовить нужно, — с трудом прошептал знахарь.

* * *

Уложив Святослава, Ольга спустилась к себе в ложницу и, задув свечи, не снимая платья легла в кровать. Комнату окутала темнота, и только слабое сияние месяца едва касалось высоких деревянных сводов. Ольга направила на них невидящий взгляд и погрузилась в раздумья. События дня перемешались в густом сумраке воспоминаний, из которых то и дело возникали призрачные образы. Ольга старалась их упорядочить, но мысли путались лишь сильнее.
Только сейчас, оказавшись наедине с собой, княжна ощутила, что всё тело, от макушки до кончиков пальцев ног, наполняет тревога. Больше всего Ольге хотелось бы забыться сном, но как только она закрывала глаза, ей казалось, что длинные сухие пальцы мары вот-вот вновь сомкнутся на её тонкой шее. Княжна думала подняться и зажечь свечу, но тело налилось такой тяжестью, что она не нашла в себе сил этого сделать.
«Великий князь мёртв», — эхом прозвучали в сознании слова жреца, и слёзы, впервые с того момента, побежали по щекам Ольги.
Тем временем жуткие ночные тени медленно ползли по потолку, цепляясь за брёвна искривлёнными когтями, принимая невероятные зловещие формы. Казалось, они только и ждут момента, когда смогут освободиться от пленяющего света луны и заполнить ложницу целиком.
Ольга же не замечала их и думала лишь о князе. Перед глазами оживали образы, которые, казалось, были давно утрачены. Они возникали из глубин сознания, и представали перед ней так ярко, будто бы непреодолимая грань между настоящим и прошлым внезапно стёрлась, и холодный ночной месяц помимо деревянных сводов освещал теперь самые тёмные уголки души, раскрывая драгоценные минуты, что с течением времени преобразились в почти забытые воспоминания. Но теперь Ольга видела их также ясно, как раскалённые до красна угли в непроглядной ночной черноте. И в каждом таком видении перед ней представал Олег. Великий князь, которого называли Вещим.
Ольга уже не помнила ни покрытого испариной изнеможённого болезнью лица, ни почерневших от смертельного яда пальцев. В её воспоминаниях Олег навсегда остался могучим благородным князем, в чьём суровом взгляде, которого боялись все, от чашников до жрецов, Ольга всегда видела нечто большее — глубокое и почти непостижимое: таинственный отпечаток времени и долгих странствий, которые отличали его от всех остальных взглядов. И хоть Великий князь не часто заговаривал с Ольгой, в его глазах она всегда находила поддержку и чувствовала опору. Олег видел многое. Вероятно, оттого его и прозвали Вещим.
Великий князь неведомым остальным образом знал то, чего не могли знать другие.

«Не дай мне умереть, пока я не увижу сына…» — обратился к ней из воспоминай Олег, и Ольга ощутила, как сжалось сердце.

— Простите меня, дядя… — прошептала Ольга в темноту и вновь заплакала.

Тени на потолке вздрогнули и закачались, будто отвечая ей.

«Ты должна в точности передать Ингъвару мои слова…» — напомнил Олег, и Ольга сквозь слёзы повторила выученное ей пророчество:

— Когда воздух и огонь, как меж собою князь и конь, с водой, землёй сольются, все услышим Лихо мы. Не избежать тогда беды, — а затем добавила: — Я всё запомнила, дядя…

Тени вновь одобрительно качнулись, и Ольга почувствовала, как веки наливаются тяжестью. Последнее, что она увидела, прежде чем погрузиться в сон — Великого князя. Он стоял посреди поля и держал под уздцы крупного белого коня, на густой гриве которого играли лучи заходящего солнца.

* * *

— Полкорчаги мёда лесного, — проскрипел Мох, укладываясь возле печи. — Негустого только. Да кандюшку³⁸ настойки ежовика гребенчатого смешать надо.

Когда Душевлад выполнил указания старика, Мох продолжил:

— Внутрь корни голубики добавить и измельчённую кору дубовую, да без листьев игольчатых травы багульника. И ещё ягод можжевеловых — всё по числу лет твоих.

Душевлад тщательно перемешал в котле получившееся снадобье, накрыл его крышкой и принялся раздувать огонь. Дрова затрещали, и искры взметнулись в воздух.

— Я тоже пойду, отец, — вдруг произнёс Душевлад, не оглядываясь на старика.

— Это князь решать будет, — сказал Мох и, указав на котёл, добавил. — Помешать ещё надо.

— Причём тут князь? — Душевлад поставил котёл на огонь и стал медленно водить черпаком. Воздух тут же наполнился сладкими ароматами хвои и мёда.

— Как причём? — развёл руками Мох. — Дела-то — княжьи! Что-то говорить нужно будет, а что-то умалчивать. Князю виднее, кому в тот поход вступать надо.

— Но отец, Лику спасти нужно! — Душевлад повернулся, но осёкся, наткнувшись на твёрдый взгляд знахаря.

— Нужно! — сверкнул глазами старик. — Но коли спасти Лику хочешь, расскажи сперва про царя лесного.

* * *

Лика открыла глаза, но ничего не увидела. Её окружала кромешная тьма. Первое мгновение ей казалось, что всё произошедшее лишь страшный сон, но тут она почувствовала движение и услышала тихий скрип колёс. Дощатый пол ходил из стороны в сторону, словно стараясь вновь её укачать, но рёбра отозвались такой резкой болью, что Лика окончательно пришла в себя.
Перед мысленным взором промелькнуло искажённое гневом лицо Ингъвара и изогнутое лезвие ножа. Низ живота полыхнул жаром, и Лика, вздрогнув, опустила руку. Платье внизу было влажным от крови, и Лика, осознав, что всё это ей не привиделось, с трудом сдержалась, чтобы не завыть, подобно раненой волчице.
Лика попыталась восстановить в памяти события, но блеск изогнутого лезвия путал мысли, а порез на животе отзывался холодом. Но вот в сознании громыхнул голос Ингъвара, желающего узнать тайны её народа, и Лика беззвучно застонала. Только на этот раз не от боли, причинённой сталью, а от того, что вспомнила, как под пытками, рассказала Ингъвару всё, что тому было нужно: про места, где они укрывают детей и женщин, про тайники, в которых хранятся шкуры и всевозможная драгоценная утварь.
Подумав об этом, Лика словно наяву ощутила на себе укоризненные взгляды тех, кого она предала. Протяжный стон вырвался из груди, и Лика, судорожно зажав рот рукой, прислушалась. Но кроме равномерного скрипа колёс иных звуков по-прежнему не было.
Глаза ещё не привыкли к темноте, и Лика стала аккуратно ощупывать пространство вокруг себя. Кончики её пальцев заскользили по шершавым доскам, а затем наткнулись на что-то твёрдое. Сердце застучало громче. Ощупав предмет, Лика поняла, что это чей-то сапог.
Она осторожно приподнялась и, стараясь не издавать ни звука, подползла к дверце повозки, где находилось прикрытое сукном окошко. Лика слегка отодвинула ткань, и слабое мерцание луны осветило обветренное лицо спавшего на лавке гридя.
Лика сразу его узнала.
Это был тот самый дружинник, во взгляде которого, как ей тогда показалось, она разглядела сочувствие. Но в этот момент рана на животе напомнила о себе, и Лику тут же обуял гнев. Этот же человек стоял подле Ингъвара и молча наблюдал за тем, как её пытают. Он ничего ни сделал даже тогда, когда Ингъвар, несмотря на её крики, мольбы и слёзы, приставлял холодное лезвие к нежной коже, намереваясь вспороть плоть, будто какую-нибудь свежепойманную дичь.
В лунном свете что-то блеснуло, и Лика различила эфес³⁹ меча. В груди затрепетало ранее неизвестное ей самой чувство, и, не задумываясь ни на мгновение, Лика сделала первое, что пришло в голову. Она схватилась за рукоять и резким движением дёрнула на себя. Меч с лёгкостью поддался, видимо только и ожидая, когда его извлекут из ножен. Лике показалось, что лезвие подмигнуло ей, отражая холодные ночные лучи, и в этот момент дружинник открыл глаза. Он с удивлением посмотрел на Лику, и было видно, что сон ещё не полностью выпустил его из крепких объятий, и Лика, не дожидаясь, пока он опомнится, со всего размаху воткнула в него клинок.

* * *

Радогор вошёл в терем Мала и застал князя стоящим подле большого стола, за которым ещё недавно пировали гриди Ингъвара. Плошки, кувшины, чаши и прочая утварь лежали в стороне на полу, а вся широкая поверхность стола была заставлена таврелями⁴⁰, квадратные доски из-под которых, были также свалены рядом с посудой.
Мал в длинной льняной рубахе, перетянутой в поясе кожаным ремешком, упёрся руками в угол дубовой столешницы, отчего горб на его спине вздымался сильнее обычного, и задумчиво рассматривал разложенные перед ним камни, отполированные поверхности которых блестели в свете мерцающих факелов.

— Ты оставил у ворот стражников, Гор? — спросил Мал, не отрывая взгляд от стола.

— Разумеется, князь! — Радогор вытащил из-за спины бердыш и, прислонив гигантский топор к стене, направился к Малу. Напольные доски страдальчески заскрипели под его весом. Дружинник, подойдя к князю, с любопытством посмотрел на стол.
Наборы камней из разноцветного галечника были перемешаны между собой и распределены небольшими кучками, явно не имея никакого отношения к игре. В центре каждого такого скопления в окружении всадников, лучников и ратоборцев⁴¹ лежали камни князей⁴². Всего их Радогор насчитал одиннадцать. Камни с обозначением волхвов⁴³ отсутствовали, но, по всей видимости, некоторые из них были перевёрнуты, так как Радогор заметил несколько пустых камней. Они лежали среди самой большой армии (в том, что это были именно армии, Радогор нисколько не сомневался), где вместо фигуры князя лежал камень хелги⁴⁴.

— Ты когда-нибудь задумывался, Гор, — задумчиво произнёс Мал, — почему в таврелях самой сильной фигурой является князь, в то время как самая главная — волхв?

Радогор молча покачал головой. Он не был склонен размышлять о чём-то возвышенном, да и таврели никогда не привлекали его.

— Я объясняю это тем, — продолжал Мал, — что победа над князем, это лишь успех одного или нескольких сражений. И то, успех временный. Но как победить волхвов, если их даже нельзя найти?

Мал сделал небольшую паузу.

— Знаешь, Радогор, мне думается, что победа над волхвами — это победа в высшем смысле. А мы… Мы все, так или иначе — камни в этой нескончаемой игре, где только ратник, казалось бы, самая малая и незначительная фигура, способен стать хелги: обрести высшее значение своего существования. И никто другой на подобное не способен. Ни всадник, ни лучник, ни даже ратоборец. Вероятно, оттого, что роли их предопределены. А ратники… Кто, в сущности, они такие? Мальчишки, отроки, не знающие ничего о жизни. Но может именно поэтому им и открыты пути, неведомые остальным? Посмотри на этот стол, Гор. Что ты на нём видишь?

Радогор, наморщив лоб, ещё раз окинул взглядом расставленные на столе камни и неуверенно произнёс:

— Войну?

Мал усмехнулся.

— Не сомневался, что ты ответишь именно так. Знаешь, Гор, если бы ты был одной из фигур, тебе была бы отведена роль ратоборца. И, поверь, это совсем не плохо. Я часто думаю о своих братьях. Кем бы стали они, не погуби их тогда Ингъвар? Микула — князем, а Милослав, скорее всего, воеводой. Но великий Велес распорядился иначе. И кто мы такие, чтобы спорить с ним? Только знаешь, Гор, теперь мне кажется, я начинаю понимать его высший замысел. Среди братьев я всегда был той самой малой и незначительной фигурой. А значит, я и есть тот ратник, которому суждено пройти путь до хелги.

Мал указал на единственный на столе камень хелги посреди самой большой армии. На нём был изображён ромб, пересечённым тремя линиями: двумя перекрещивающимися, образующими крест, и одной вертикальной, проходящий через их центр.

— Хелги означает Великого князя, — пояснил Мал. — Ты, наверное, уже и сам догадался, Гор, кого означают камни князей.

Радогор кивнул.

— Дулебы, — сказал он, поджимая губы и показывая на крайний камень в верхнем левом углу с четырьмя перекрещивающимися линиями, образующими узор, похожий на восьмилучевую звезду.

Затем, переводя палец от одного подобного камня к другому, продолжил:

— Дреговичи. Родимичи. Кривичи. Словене. Вятичи. Северяне. Поляне. Уличи. Тиверцы. И мы — древляне.

В конце Радогор указал на самую малозначительную по количеству камней армию.

— Всё верно, — кивнул Мал. — В этой войне все князья наши союзники против хелги.

Мал заметил, как при слове «союзники» искривилось лицо Радогора, но прежде, чем тот успел что-либо сказать, князь продолжил:

— Ты видел волков, Гор. Это значит, нам помогает сам Велес. А так как Ингъвара пленили именно мы, то следующим хелге стану я! — Мал вновь посмотрел на Радогора, словно ища согласия, и дружинник сдержанно кивнул. — Но лучшая победа та, что позволяет избежать сражения.

С этим Радогор согласен не был, что явно продемонстрировало выражение его лица, но дружинник сдержался.

— В таврелях, — продолжал Мал, — побеждает не тот, у кого больше камней — их у всех одинаковое количество. Побеждает тот, кто способен лучше распоряжаться ими. Ты обратил внимание на перевёрнутые камни в войске Великого князя? Знаешь, что они скрывают, Гор?

И не дожидаясь дружинника, Мал сам ответил на свой вопрос.

— Волхвов. Но если бы Великий князь и вправду встречался с ними, то его единственный сын, вряд ли бы сейчас был распят на створках наших ворот. Пришло время собирать дружину, Гор. Прямо сейчас ты отправляешься к Великому князю…

— Но утром же казнь! — перебил Радогор.

— Ворота и без тебя распахнуться могут! — раздражённо парировал Мал. — Ты же видишь, как многое поставлено на карту!

Мал обвёл стол рукой.

— Отправляться нужно сейчас же! Чем быстрее дойдёт весть, тем лучше. Начинайте сборы и к рассвету спускайте ладьи на воду. При хорошем ветре будете на месте дня через два.

Радогор тяжело вздохнул.

— Передашь, что послал тебя князь твой, — сказал Мал, — предложить союз. Дары с собой не забудьте. Мёда возьмите полную бочку и мехов лучших.

Радогор, не скрывая удивления, вопросительно посмотрел на князя, но Мал, не обращая на это никакого внимания, продолжал:

— Скажешь Великому князю, что сына его мы убили, так как расхищал и грабил. Но чтобы мир сохранить, жена Ингъвара женой Мала станет, а сын Ингъвара — сыном Мала.

На мгновение повисла тишина.

— Повтори это, — потребовал Мал.

— Незачем повторять! — глухо отозвался Радогор. — Всё и так ясно.

Вновь наступила гнетущая тишина, а пляшущие языки пламени продолжали зловеще мерцать на разложенных на столе камнях.

— Что делать, если Великий князь в этом откажет? — спросил дружинник.

— Тогда очень скоро твой рог, Радогор, не единожды вновь до краёв наполнится кровью.

* * *

Душевлад убрал котёл с огня и поставил на каменный выступ печи. Сняв крышку, он опустил в густую жидкость черпак и наполнил снадобьем большую деревянную кружку, через края которой повалили клубы ароматного пара.
Мох протянул ослабевшие, покрытые вздувшимися волдырями, руки и принял отвар. К тому моменту бледность немного отступила, но старик всё ещё выглядел достаточно изнурённым.
Аккуратно подув, разгоняя дыханием пар, знахарь сделал небольшой глоток. Душевлад сел поодаль и выжидающе смотрел на старика. Знахарь отпил ещё, и, кивнув, удовлетворённо хмыкнул.

— Пора, — сказал Мох, и Душевлад принялся пересказывать знахарю всё с того момента, как оставил Чернаву в лесу и пошёл к реке.

— Странно… Отчего берегини так разозлись? — удивился Мох, когда Душевлад описывал вспенившие воду рыбьи хвосты и руки, пытавшиеся ухватить его за одежду.

— Какой подарок ты взял? — полюбопытствовал знахарь.

— Соцветия адамовой головы.

Мох, отхлебывающий в этот момент из кружки, поперхнулся.

— Теперь всё понятно, — расхохотался он. — К берегиням. С цветами. Это ты хорошо придумал!

— К чему смех отец? — нахмурился Душевлад, убирая с лица тёмные пряди. — Ты же сам говорил, что подойдёт тот подарок, который, будучи гостем, обычно с собой приносишь. Вот я и взял полезные травы.

— Это верно, — согласился знахарь, утирая слёзы со щёк. — Только берегиням какой толк с твоих трав? Они же плоть любят. Надеялись полакомиться чем-то. Пищу им взять надо было, а не цветы!

Мох, всё ещё посмеиваясь, представлял, как негодовали берегини.

— Отец, сейчас не до смеха … — строго сказал Душевлад.

Улыбка исчезла с лица знахаря.

— Ты прав. Прости старика. Пожалуйста, продолжай.

Душевлад рассказал, как добрался до избы лешего, и в каком образе предстал перед ним Лесной царь. Мох попросил во всех подробностях передать разговор.

— Я предложил помощи, как ты и учил. Но Лесной царь рассмеялся. Ответил он так: «помощь тебе нужна, ученик мертвеца».

Мох вздрогнул, и это не укрылось от внимательных глаз Душевлада.

— Что это значит, отец?

— Сложно сказать, — туманно ответил знахарь, отпивая отвар. — Что ещё поведал тебе Лесной царь?

— Дальше странно всё было, отец. Лесной царь заставил в глаза ему заглянуть.

Душевлад пристально посмотрел на Моха, но знахарь не отрывался от питья.

— Я очутился в черноте, а потом увидел тропу. Но всё это словно сон было. Не знаю даже, смогу ли в точности описать…

— Важно постараться, — ответил знахарь.

Душевлад задумался.

— Вначале я услышал Лику и побежал к ней…

— С тропы не сходил? — перебил знахарь.

— Нет, она оказалась поблизости, но что-то её удерживало. Чёрный дым…

Душевлад вдруг замолчал, и на лбу его собрались морщины.

— Воевода Ингъвар таким же чёрным дымом помечен, — вдруг произнёс он и посмотрел на Моха, но старик оставался невозмутим.

— Я теперь многое вижу, отец… То, чего раньше видеть не мог.

Знахарь кивнул:

— Для этого тебя к царю Лесному и отправил я. Чтобы видеть ты мог всё своими глазами. Только недостаточно видеть, ещё и понимать нужно. Но рассказывай, что дальше было?

— Затем Лика исчезла, — медленно продолжил Душевлад, обдумывая сказанное знахарем. Только сейчас все события стали складываться в общую картину и приобретать единые очертания.

— Налей-ка ещё отвару, — прервал его размышления Мох и
протянул опустевшую кружку. — И пока сон меня не сморил, продолжай.

Душевлад подошёл к котлу и взял в руку черпак.

— После того как Лика исчезла, мне Лесной царь второй раз явился. — Ученик знахаря зачерпнул густую жидкость и перелил в кружку. — Но уже в твоём облике. Я последовал за ним и оказался здесь — в селе нашем. На прошлый масляный день. И всё было в точности так, как тогда. А потом начался пожар…

Душевлад сделал паузу, передавая старику снадобье, и вернулся на место, где сидел до этого.

— Там, среди пожара, я увидел деву, чьи волосы сливались с пламенем, а в глазах бушевал огонь… — Душевлад вдруг прервался. — Отец, ты здоров?

Он поднялся и взволнованно посмотрел на внезапно побледневшего старика.

— Всё хорошо, — совершая над собой усилие, ответил Мох. — Просто в сон клонит. Всё же я не молодею. Силы уже не те, что раньше. Но ты продолжай. Продолжай свой рассказ.

— Ты уверен? — Душевлад пристально посмотрел на старика. — Или ты что-то об этом знаешь?

— Продолжай, — улыбнулся Мох. — После я всё тебе расскажу.

Душевлад вздохнул и опустился на прежнее место.

— Хорошо, — кивнул он. — Так вот… Жар там был неимоверный. И дева заговорила голосом лешего. Так он явился мне третий раз. И говорил про воду и землю, огонь и воздух, а потом умолк. Только шумело пламя. Даже не шумело, а дрожало, колебалось.

— Да, — кивнул Мох. — Такое его дыхание.

— И я спросил у Лесного царя, что всё это значит, — продолжал Душевлад.

— Прямо так и спросил? — слабо улыбнулся Мох, но от Душевлада не утаилось напряжение, застывшее на лице старика.

— Да. И тогда он сказал про Лихо, отец. Что разбужу я его.

Наступила тишина.

— Разве Лихо существует, отец? — нарушил её Душевлад, не отрывая взгляд от знахаря, который о чём-то глубоко задумался.

— Отец?

— Что дальше было? — в голосе Моха слышалось беспокойство, но на этот раз Душевлад воспротивился.

— Прости, отец, — твёрдо сказал он, — но мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Будь честен со мной и прям.

— Леший — не божество, — как обычно витиевато ответил знахарь. — Это помнить надо. И хоть видит Лесной царь многое, понимать его можно по-разному. А для этого долго учиться приходится.

— Но отец! — возразил Душевлад. — Про Лику леший всё в точности предсказал…

— Эх, Душевлад, — старик покачал головой. — Всё говоришь верно, но понимаешь не так. Оттого обучение и важно. Травы смешать любой остолбень может. Не просто так к Лесному царю отправил тебя. Испытание это. И непростое. Не думай про Лихо, хорошо всё будет. И за Лику переживать не стоит, знаю я Великого князя, разумен он, вреда причинять не станет.

Душевлад с удивлением уставился на старика.

— Ты знаком с Великим князем, отец?

— Немало лет мне, — Мох убрал в сторону пустую деревянную кружку. — Много где был и чего повидал. И пока сын Великого князя у нас, Лика там в безопасности.

— Но его же завтра казнят!

— В том-то и дело, — согласился знахарь. — Поэтому смерть его предотвратить нужно.

— Но как сделать это, отец?

— Придётся убедить в этом Мала. Войну начинать нельзя.

— Я сейчас же пойду к нему! — твёрдо сказал Душевлад и, не дожидаясь ответа, встал и накинул плащ. — Отдыхай, отец, я скоро вернусь.

* * *

Дружинник испустил громкий стон, и Лика от неожиданности выпустила из рук эфес меча. Вжавшись в стенку повозки, она ещё мгновение с ужасом смотрела на заходящегося хрипом мужчину, затем развернулась и, толкнув дверцу, не задумываясь о том, что повозка находится в движении, прыгнула в темноту.
Листва смягчила падение, и Лика почувствовала, как катится по сырой земле. Перед глазами, словно лопасти водяной мельницы, пронеслись обитые железом колёса, и, если бы Лика не успела одёрнуть руку, они бы с легкостью раздробили ей кости.
Откуда-то позади раздался обеспокоенный возглас, и Лика, не дожидаясь пока её обнаружат, вскочила на ноги и бросилась в лесную чащу. Колючие ветви, словно плети, хлестали по лицу и шее, а порез на животе при каждом движении отзывался острой болью.
Лике казалось, что голоса продолжают её преследовать, хотя единственное, что она могла слышать — это стук собственного сердца, которое колотилось в груди как загнанный в клетку зверь, заглушая все прочие звуки.
Но тут нога за что-то зацепилась, и внезапный рывок оторвал Лику от земли. В следующее мгновение торчащие корни с силой ударили в лицо и вонзились в солнечное сплетение.
Лика хватала ртом воздух, но грудь словно сдавило невидимым обручем. В горле образовался ком, не позволяя вздохнуть, и Лике казалось, что она очутилась в смертельных объятиях водяного. Задыхаясь, она испытала такой страх, что готова была звать на помощь. Кого угодно. Даже тех, кто её преследовал.
Превозмогая боль, Лика попыталась выдавить из себя хоть какой-нибудь звук, но лишь тихие хрипы, обжигая горло, вырывались из её груди.
Удушье отступило внезапно.
Воздух проник в лёгкие, и стук сердца, всё ещё заполнявший сознание, постепенно смолк и вскоре совсем растворился в гулкой лесной тишине.
Лика поднесла трясущуюся руку к лицу и почувствовала на нём кровь. Она ощупала кожу и поняла, что бровь рассечена. Ноги едва слушались, но Лика, пересилив болезненные спазмы, смогла подняться. Всё тело сотрясала крупная дрожь.
Только сейчас Лика заметила темноту. Доселе слабо освещённый луной лес погрузился в абсолютный мрак. Он сомкнул над Ликой широкие покрытые иглами кисти, а со всех сторон из глухой переплетённой ветвями бездны сползались жуткие тени.
Лес казался живым. Шёпот древних деревьев был похож на стоны призраков. Но если лес и пытался заговорить с Ликой, то языка его она разобрать не могла. Шелест ветвей наполнил ночь зловещим дыханием, и лишь редкие порывы ветра, скользящие сквозь густую растительность, лёгким касанием напоминали Лике о её существовании.
Она озиралась, стоя на месте, но деревья выглядели одинаково, а вокруг не было ни троп, ни прогалин. Шуршание в густых зарослях предвещало что-то зловещее и заставляло воображение рисовать самые мрачные и пугающие образы. Из чащи раздались незнакомые звуки, и Лика оцепенела от ужаса. Она затаила дыхание и ощутила пробегающий по спине холод.
Лика обернулась, но по-прежнему ничего не увидела, лишь застывшие тени и давящую черноту, окружавшую её со всех сторон. Только теперь возникло стойкое ощущение, что кто-то за ней наблюдает.
Мрачные стволы деревьев стали искажаться, принимая неопределённые формы. Они медленно приближались, заставляя сердце ещё пуще колотиться от страха. Лика посмотрела на свои руки, и ей показалось, что из пальцев вырастают ветви, тянущиеся к ней сквозь тьму.
Внезапно вдалеке раздался жуткий вопль, тоскливый и пронзительный, и Лика с абсолютной ясностью осознала, что она в этом лесу не одна.
Девушка, не обращая внимания на царапающие кожу иголки, стараясь найти укрытие, прижалась к стволу ближайшего дерева, но сердце билось так громко, что Лика испугалась выдать этим своё присутствие. И она не ошиблась. Нечто, чем бы оно ни было, приближалось к ней из чащи. Лике казалось, что во мраке ветер нашёптывает её имя.

* * *

Душевлад быстрым шагом направлялся к Малу. Ночь вокруг него была окутана тревожной и неспокойной тишиной, которая то и дело нарушалась тихим плачем или скрипом старых возов. Никто не спал, и в темноте мелькали молчаливые тени. Не сговариваясь, они сортировали безжизненные тела, складывая латников на помосты телег, а убитых древлян и волков оттаскивая к кургану.
Ратники, охранявшие терем Мала, молча приветствовали Душевлада.
Миновав сени, ученик знахаря взбежал по лестнице и вошёл в гридницу, наткнувшись в дверях на Радогора.

— Чего тебе здесь надо? — прорычал дружинник, преграждая Душевладу путь.

— Оставь его, Гор. Иди собирать дружину, — вмешался Мал, и Радогор вопросительно посмотрел на князя.

— Зачем тебе мечник, князь?

Мал бросил на дружинника строгий взгляд и, будто бы не слыша вопроса, сказал:

— Не забудь возвратить Лику.

Радогор нахмурился и, бросив на Душевлада испепеляющий взгляд, вышел. Дверь громыхнула, и наступила тишина.

— Князь, — начал Душевлад, но Мал перебил его.

— Я знаю зачем ты пришёл, — сказал он и пригласил юношу подойти.

— Посмотри сюда, — Мал обвёл стол рукой, словно перед ним на много вёрст вокруг распростирались земли. — Посмотри как много на нём камней.

Душевлад внимательно разглядывал таврели, пытаясь отгадать их значение.

— Князь обязан защищать свой народ, — сказал Мал. — Ты понимаешь это?

— Да, — кивнул Душевлад. — Понимаю.

— Здесь, — Мал указал на место, где камней было больше всего и по центру лежал камень хелги, — будет повержен наш враг. И может сложиться так, что даже сражения для этого не потребуется.

Душевлад с недоумением посмотрел на князя.

— У воеводы Ингъвара жена есть — Ольга, — ответил Мал на немой вопрос Душевлада. — Став ей мужем, а сыну её — отцом, я обеспечу союз, который нужен нашему народу.

— Но мой отец говорит, что в таком случае будет война…

— Война?! — Мал посмотрел Душевладу прямо в глаза. — Ты разве ещё не понял? Война уже началась! Мы же теперь можем только её закончить…

— Казнив воеводу?

— Пока у княжны есть муж, другого у неё быть не может, — твёрдо сказал Мал. — А войну прекратить способен только союз. Другого пути нет, Душевлад.

— Но у них Лика! Если мы убьём воеводу Ингъвара, что будет с ней?

— Это благородно, — Мал положил руку на плечо Душевлада. — Благородно, что ты думаешь о девушке, которая тебе небезразлична. Но эти мысли ослепляют тебя. Это всё страх. Страх перед Великим князем. Но подумай сам, разве Олег, которого называют вещим, мог ли не знать, что сын его наши земли грабит? Конечно же нет. Ты хочешь спасти Лику? Но какой толк спасать кого-то сегодня, если он станет мёртвым завтра?

Душевлад вздрогнул от этих слов и попытался найти, что ответить, но Мал опередил его.

— Представь, что Лика уже мертва, — внезапно произнёс он.

У Душевлада перехватило дыхание.

— Почему вы так говорите, князь?!

— Есть вещи, которые прощать нельзя. Великий князь нарушил данное им же слово, и сын его будет за это убит. Иначе всё повторится. Вновь и вновь. Война сама постучалась в двери, но со смертью Ингъвара ей наступит конец.

— Почему вы думаете, что Великий князь не станет мстить за сына?

— Великий князь признаёт лишь силу!

— И вы думаете, что он отдаст вам Ольгу и своего единственного внука?

— Я думаю, что в скором времени все мы увидим, насколько вещим в действительности является Великий князь. И либо Олег поддержит союз, отдав в жёны Ольгу, либо править княжеством стану я, — ответил Мал, и его глаза грозно сверкнули.

Будто невероятный груз опустился на грудь Душевлада, когда он понял, что князь уже всё решил, а спор не имеет смысла. Воздух в гриднице вдруг показался ему густым и спёртым, и, словно в тумане, он вышел к лестнице, спустился по ступеням, миновал сени и оказался на улице.
Свежая прохлада придала немного ясности мыслям, и ученик знахаря задумался о том, что последним он сказал Малу и сказал ли вообще что-нибудь.

— Эй, — окликнул его кто-то, и Душевлад поднял голову.

Мимо проезжал сбитый из обтёсанных брёвен воз, запряжённый двумя волами, к мускулистым шеям которых вместо дуги крепилась хомутами массивная длинная жердь. От неё тянулись две оглобли и соединялись к концу поперечинами, образуя крепкий помост, на котором грудой были свалены закованные в стальные доспехи изрубленные тела латников.
Колёса скрипели под тяжестью груза, а волы, склонив длинные изогнутые рога к земле, тяжело дышали. Их копыта утопали глубоко в почве, а скрип воза в ночи больше казался похожим на стон.

— Поможешь, а? — обратился к Душевладу совсем ещё молодой отрок⁴⁵, ведущий волов под уздцы, кивая в сторону неподвижных тел. — В лес их везу, зверям-то диким на корм, пока упырями не стали.

Душевлад, всё ещё находясь во власти собственных мыслей, только молча кивнул.

* * *

— Лико, Лико, Лико…

Голос из чащи приобретал всё более отчётливое звучание и, приближаясь, становился громче. Лика ещё сильнее вжалась в колючий ствол дерева, бессознательно полагаясь на его защиту.

— Лико, Лико…

Голос раздался совсем близко, и Лика затаила дыхание. Кто бы это ни был, теперь друг от друга их отделяли лишь несколько косматых еловых ветвей, сквозь которые Лика явно различала движение большого грузного тела.
Лика мысленно молила Велеса защитить её, и ей показалось, что она ощущает тепло, исходящее от коры ели, и на мгновение даже поверила, что древо-мать утаит её в своих нежных объятиях, но тут ветви внезапно разомкнулись, и перед Ликой возникло большое округлое землистое лицо, не человеческое, и не звериное, с широко посаженными, словно стекающими в стороны глазами, и носом, похожим на толстые нити грибницы.

— Лико, Лико, Лико… — пробормотало существо искривлённым ртом и, схватив Лику за одежду, потянуло к себе.

Лика закричала. Точнее хотела это сделать, но крик застрял в горле. Она попыталась вырваться, но хватка оказалась столь крепкой, что Лика была не в силах сопротивляться.

— Отпусти! — поборов ужас, смогла наконец выкрикнуть девушка, и мёртвая хватка тут же ослабла.

— БЛАГЫН БЛАГЫН МАТИ! ⁴⁶ — забормотало существо и попятилось. — БОУРГА ВЪЗБОУДИТИ! ⁴⁷

Прерывисто и глубоко дыша, Лика схватилась за еловые ветви, словно за руку матери, и с отвращением разглядывала существо.
Оно было толстым, дюжим, приземистым, похожим на гриб. Его туловище казалось раздутым, словно перед ней очутился выбравшийся из воды утопленник, короткие конечности которого нелепо свисали вдоль обрюзглого туловища, а голова, не имея шеи, вырастала прямо из плеч. Какая-либо одежда на нём отсутствовала, но всё тело было чем-то покрыто. В потёмках Лика никак не могла определить, чем именно: то ли корой, то ли грязью с прилипшими к ней листьям. От существа исходил могильный запах, от которого перехватывало дыхание.

Где-то вдалеке ночную тишину вновь пронзил высокий тоскливый вопль, и существо, вздрогнув, стало озираться.

— Лико, Лико, Лико, — бормотало оно, и не имея возможности повернуть головы, крутилось всем телом.
— ГАК О БОУРГА! ⁴⁸ — произнесло существо, вновь хватая Лику за руку. Толстые пальцы сжались так сильно, что Лике показалось, будто на её запястье сомкнулись тиски. Она вскрикнула и опять стала вырываться, но на этот раз хватка оказалась непреодолимой.
— ПОДВИГНЖТИ СА НЕВОЛГА МАТИ! ⁴⁹

Лика почувствовала, как существо увлекает её за собой, и изо всех сил вцепилась в еловую ветвь, словно надеясь, что та в состоянии её удержать. Но ветвь выскользнула из руки, оставляя Лику один на один с неведомым похитителем, и девушка, увлекаемая неподвластной ей силой, спотыкаясь о корни, погрузилась в густую чащу.

— Кто ты? — крикнула Лика. — Куда ты меня ведёшь?

Существо резко обернулось и, приставив толстый палец к подобию рта, едва слышно ответило:

— АОКЮ, ⁵⁰ — и затем на более понятном Лике языке добавило: — Молви тихо!

Слова в его исполнении звучали с таким искажением, что разобрать их можно было с трудом. Ауко вновь развернулось и продолжило тянуть девушку за собой, но Лика не сдавалась и предприняла ещё одну попытку высвободиться. Она дёрнула руку, и Ауко вдруг её отпустило. Это произошло так внезапно, что Лика чуть не упала и, только схватившись за ближайшие ветви, смогла удержаться на ногах.

Лика слышала о многих лесных духах, да и сама, присматривая за племенными детьми, часто о них рассказывала. Но никогда при этом не думала, что когда-то столкнётся с ними вживую.
Лика помнила истории, что рассказывал ей Душевлад, которые он в свою очередь узнал от знахаря Моха: про Лесного царя, женщин с рыбьими хвостами, обитающими в реках и водоёмах, полулюдей и людей великанов. Как и простые смертные, некоторые из них таили в себе угрозу, в то время как другие в нужный момент приходили на помощь. Но про Ауко Лика не слышала никогда. Гибель или спасение таило в себе это неведомое грузное существо? Но внешность всегда обманчива, рассказывал ей Душевлад. Милые с виду берегини могут обглодать тело до самых костей, а кажущиеся страшными кикиморы не причинят никакого вреда. Мысль о Душевладе наполнила грудь теплом и немного успокоила Лику.
«Он обязательно меня найдёт», — успела подумать девушка, прежде чем жуткий вой повторился и вернул её к страшной действительности.
Ауко вздрогнуло и развернулось.

— ПОД ВИГНЖТИ СА МАТИ! ⁵¹ — пробурчало Ауко.

— Ты ведь и наш язык знаешь, — сказала Лика, как можно более ласково, вспоминая, чему учил её Душевлад. — Говори на нём, если можешь. Скажи, ты хочешь вывести меня из леса?

Ауко посмотрело на Лику, как-то странно качнулось, и ничего не ответив, пригласило следовать за собой.

* * *

Воз, запряжённый волами, выехал на площадь и управляемый отроком, направился к лесной чаще мимо ворот, где у небольшого костра грелись две тени, охраняющие пленника. Душевлад пригляделся, и в одной из них узнал Сбыню. Он разглядел и Ингъвара. Руки воеводы были вздёрнуты и крепко привязаны толстыми верёвками к бревенчатым створкам так, что его тело оказалось ровно по центру. Голова его была опущена на грудь, а лицо скрывали спутанные белые пряди.
При виде воза Сбыня поднял руку и помахал. Душевлад хотел было ответить тем же, но отрок опередил его.

— Говорят, по утру распополамят-то воеводу, — с воодушевлением сообщил отрок.

Душевлад вздрогнул.

Воз тем временем прижался к самому краю лесной чащи и двигался вдоль него. Волы громко сопели, а из-под колёс доносился равномерный шелест.

— Пожалуй, здесь, — сказал отрок, останавливая воз. Один из волов фыркнул, а другой мотнул головой, словно соглашаясь с тем, что сказал человек.

Отрок обошёл воз, схватил за ноги латника, чьё тело лежало поверх остальных и потянул на себя. Заскрежетали доспехи, а затем раздался грохот, эхом отозвавшийся в густой чаще леса. Тело латника упало на землю, с омертвевшей головы соскользнул шлем, и затылок с глухим стуком ударился об оглоблю.

— Доспехи-то снять придётся… — прошептал отрок, будто боясь, что кто-то его услышит. Душевлад не видел в темноте лица своего спутника, но дрожащий голос отчётливо выдавал страх. Опустившись рядом с телом, отрок принялся нервно расстёгивать кожаные ремешки, скреплявшие металлические пластины.

— Теперь-то нужно в лес отнести… — отирая со лба пот, сказал отрок и отошёл в сторону. Только сейчас Душевлад понял, зачем тому понадобилась его помощь. Он посмотрел на лес, и тот приветливо протянул к нему длинные чёрные ветви.

Душевлад схватил за руки окоченевшее тело латника и потащил в чащу.

Всё это время он старался утихомирить мысли и привести их хоть в какой-нибудь порядок. Но удерживаемая чёрным дымом Лика, тянущая к нему руки, зовущая на помощь, каждый раз вновь вызывала ураган чувств, которые перемешивали всё в голове.
Погрузившись в густой сумрак леса, наполненный его собственным прерывистым свистящим дыханием, Душевлад вдруг осознал, что скоро будет уже двое суток, как он не спал.
Выпустив из рук труп, ученик знахаря облокотился на ближайший ствол и неожиданно ощутил струящееся по нему тепло. Оно согрело ладони и вместе с кровью устремилось по рукам прямо к сердцу.
Душевлад задумался, что после встречи с Лесным царём мир для него разделился на две совершенно разные части. Будто бы та река, в которую он зашёл прошлой ночью, была не Уж, а Смородина⁵², а вся его жизнь, сверкавшая всевозможными яркими красками, осталась далеко позади. Так далеко, словно её никогда и не существовало. А на другом берегу — там, где он сейчас, всё окутано чёрным дымом, что тянется от самой тропы лешего. И дело не в том, что Душевлад получил способность видеть то, что раньше было от него скрыто, а в том, что теперь, когда он пытался вспомнить родной для его сердца смех Лики, слышались лишь крики её о помощи.

— Эй! — лес донёс до Душевлада взволнованный голос отрока, и ученик знахаря направился за следующим телом.

* * *

Радогор, выйдя от Мала, пошёл к своему дому. По дороге он окликнул одного из отроков, собиравшего тела, и приказал тому будить всех дружинников.

— Скажи каждому, что Радогор их ждёт у себя. Князь приказал собираться в дорогу. И пусть мёда прихватят. Самого лучшего. И мехов разных.

Войдя в избу, Радогор широко зевнул и с тоской посмотрел на разбросанные на полу шкуры. Прошло две ночи, а он ещё ни разу не сомкнул глаз, но только сейчас ощутил, как всё его тело наливается тяжестью.
Он открыл сундук, достал из него котомку из грубой холщовой ткани и стал складывать в неё всё самое необходимое: сушёную брюкву и дикие яблоки, несколько узелков с зерном, солёную рыбу, кожаные ремни и чистую льняную рубаху.
Отложив потяжелевшую котомку, Радогор вытащил из-за пояса бычий рог и подошёл к корчаге с водой, стоявшей в углу горницы рядом с приземистым грубо отёсанным поставцом, который отец сладил ещё до его рождения. Поставец, словно хромая на одну ногу, покосился от времени и, облокотившись одним боком на бревенчатую стену, печально наблюдал за тем, что делает его новый хозяин.
Радогор опустил рог в воду и, взяв с полки поставца кусок потрёпанной льняной ткани, также её смочил. Затем вернулся туда, где стоял сундук, захлопнул крышку и со вздохом на него опустился. Сундук застонал, но укреплённые металлическими скобами стенки всё же выдержали вес дружинника.
Намочив кусок ткани водой, Радогор стал тщательно протирать рог. В узорах его серебряной каймы, обитой поверх горловины, застыла запёкшаяся кровь, и дружинник старательно вычищал каждую прорезь. Капли воды, окрашиваясь бордовым, стекали по шершавой поверхности с почерневшим от времени резным орнаментом, срывались с клинообразного края и разбивались о дубовые доски пола.
Этот рог значил для Радогора больше, чем все существовавшие в мире амулеты, обереги и талисманы. Радогор бережно протирал каждую его деталь, каждый узор на костяной поверхности, думая о том, что сказал ему Мал.
Действительно ли люди подобны камням в таврели? И роли их предопределены? Вероятно, и отец его верил в это. Он был охотником, и каждую ночь уходил в леса, а возвращался на рассвете. Днём он спал, а вечером вновь отдавался своему ремеслу. Отец так много времени проводил в лесу, что соплеменники прозвали его древесным человеком.
— Возьми и меня с собой, — как-то раз попросил Радогор, но отец в ответ лишь покачал головой. Тем же вечером он вновь ушёл, но уже не вернулся. Другие охотники по утру отправились его искать, но пришли ни с чем. Тогда Радогор побежал к кузнецу попросить оружие, но того не оказалось в кузнеце. Там Радогор впервые увидел бердыш, чьё топорище тогда ещё было высотой с него самого. Уверив в себя том, что это не воровство, а он всего лишь на время одалживает оружие, Радогор схватил бердыш и взвалил всю тяжесть топора себе на плечо. Незаметно для чьих-либо глаз он, как и его отец, отправился в лес один.
Радогор шёл весь остаток дня, пытаясь отыскать следы или хотя бы сломанные ветви, которые могли подсказать направление, но ничего не находил, а когда решил повернуть обратно, наступила ночь. Но кроме его отца в это время суток из леса редко кто возвращался. И юный Радогор это прекрасно знал. Он оказался один на один с чернотой, но продолжал пробиваться сквозь чащу. Под весом бердыша плечи невыносимо болели, и Радогор жалел, что не осмотрел кузницу повнимательнее и не выбрал оружие себе по размеру. В какой-то момент он даже задумался о том, а не оставить ли ему топор, чтобы потом вернуться за ним, но испугался гнева старого кузнеца. Он пытался высмотреть на деревьях мох или разглядеть звёзды, и страшно злился, что отец не научил его находить в лесу путь. И в тот самый момент, когда Радогор в очередной раз мысленно ругал отца, он на него наткнулся. Сначала Радогор заметил только переломанные ветви деревьев, но затем пригляделся и увидел лежащее среди них тело. Точнее то, что от него осталось.
Радогор в ужасе отшатнулся, тошнота подступила горлу и его вырвало. Он закрыл руками глаза и отступил, прижавшись спиной к стволу ближайшего дерева, но жуткий вид разодранного зверем тела продолжал стоять перед глазами. И тогда он его услышал. Грозный утробный рык. Он раздался над самым ухом. Радогор отпрянул, и в ночной темноте прямо перед ним, словно вырастая из самых недр чёрной земли, возвысился неясный огромный силуэт.
Медведь поднялся на задние лапы, и его чёрные как сажа длинные когти пронеслись всего в нескольких пядях от лица Радогора. Юноша, повинуясь инстинкту, успел отскочить и в следующее мгновение обрушил весь вес бердыша на зверя. Радогор даже не был уверен в том, что ударил лезвием. Тем не менее, медведь взревел ещё громче, и, не дожидаясь следующей атаки, Радогор обогнул дерево и вновь с размаху опустил топор. Зверь застонал, и Радогор понял, что одолел его.
Руки дрожали, а сердце было готово изнутри проломить грудную клетку. Радогор рухнул на землю. У него не оставалось сил даже прикончить медведя. Так они вдвоём и дожидались утра. Всю ночь Радогор слышал тяжёлое прерывистое дыхание, а с первыми лучами солнца всё стихло. И юноша наконец увидел своего ночного врага.
Медведь с расколотым черепом лежал в одной сажени от него, и трава вокруг обагрилась кровью. Радогор поднялся с земли, оставив бердыш на том же месте, подошёл к телу отца, и, стараясь не смотреть на торчащие в стороны рёбра, наклонился, и вытащил у того из-за пояса бычий рог. Затем вернулся к медведю и, вспоров толстую шкуру лезвием бердыша, наполнил сосуд всё ещё тёплой кровью.
— Смерть за смерть, — сказал тогда Радогор и испил рог до дна.
Продолжая размышлять о речах Мала и вспоминая своего отца, Радогор думал о том, по какой причине тот не брал его на охоту. Может оттого, что знал: сыну его уготована совсем иная судьба, нечто большее, чем роль простого охотника? Но только откуда отец мог бы об этом знать? Радогор не верил в существование некоего отцовского провидения, хотя и не мог утверждать обратного, ведь своих детей у него не было.
Внезапный стук отвлёк Радогора от размышлений. Дверь отворилась, и в горницу вошёл один из дружинников.

— Все готовы, — сообщил он. — Сколько берём людей?

— Дюжины хватит, — откликнулся Радогор, поднимаясь с сундука и вешая вычищенный до блеска рог обратно на пояс.

Закинув бердыш за спину, он взял котомку в одну руку, кожаный доспех в другую и вышел. На улице его ожидал воз. Остальные дружинники уже сгрузили на него оружие, щиты и доспехи, наполненные водой бронзовые фляги, кожаные мешки с вещами и глиняные сосуды с провизией. Бочка мёда и меха также лежали тут.

— К ладьям! — скомандовал Радогор и первым пошёл в том направлении.

Волы фыркнули, воз заскрипел колёсами, и дружина тронулась в путь. Когда они подошли к лесу, Радогор увидел оставшихся в живых гридей Ингъвара. Они были привязаны к деревьям, и один из них привлёк внимание Радогора. Губы его нервно подрагивали, в уголках рта, натянутого в безумной улыбке, выступила то ли пена, то ли слюна, а опустевший невидящий взгляд был устремлён в землю.

— Что это с ним? — спросил Радогор у дружинников.

— Непонятно, — пожал плечами один из них. — Говорят, Душевлад у него разум отнял.

— Душевлад?

— Ага. Девка одна, Алинка, своими глазами видела. Поди старый знахарь научил его эдаким жутким штукам.

Радогор глубоко задумался. Мох ему никогда не нравился, но он долгое время не мог объяснить причину той неприязни даже самому себе. Но теперь, видя несчастного гридя, Радогор стал непосредственным очевидцем своей правоты. Видимо инстинкт охотника, переданный ему от отца, а может быть и сам отец, наблюдающий за сыном из нави⁵³, не зря предостерегал его. Мальчишка же, напротив, всегда нравился Радогору. Собственно, именно он и научил Душевлада обращаться с мечом, сделав из него одного из лучших мечников деревской земли.

— Натворил ты всё же беды, проклятый знахарь, — прорычал Радогор, глядя как по подбородку гридя стекает слюна. — Нет, — добавил он, обращаясь к самому себе. — Такого никто не заслуживает. Участь эта во сто крат любой смерти хуже.

Всё время, что дружина направлялась сквозь лес к ладьям, Радогор размышлял об увиденном. Он с детства не любил ведовство и только теперь чётко осознал почему. Он не испугался медведя, так как тот был из плоти, которую можно было порубить. Он не страшился сражений, так как в совершенстве владел искусством боя. Но незримым силам противопоставить Радогор не мог ничего. Он ощущал перед ними полное бессилие.
Прежде Радогор успокаивал себя той мыслью, что, если о ведовстве не думать, то никакие чары не способны причинить вреда. Поэтому, когда он совершал набеги на дулебов или полян, то без страха врывался в капища и разорял их. Рубил знахарей и ведуний. Но теперь, когда он увидел того несчастного, ему стало жутко. А что, если и с ним произойдёт нечто подобное? Что тогда от него останется? Безвольная груда плоти, безумная улыбка и стекающая по бороде слюна…
И хоть ранее Радогор не чувствовал такой явной угрозы, сейчас одна только мысль о Мохе вызывала непривычное для него чувство тревоги. Что-то отличало старого знахаря ото всех остальных. Пожалуй, Мох был единственным, кого страшился Радогор. И этот страх имел в своей основе дикое, животное происхождение. Радогор ощущал это так же явно, как вкус крови из рога, принадлежащего его отцу.

Тем временем лес расступился, и дружина вышла на большую прогалину. Перед ними засверкала мерцающая рябь воды, на фоне которой вырисовывались чёрные силуэты ладей, похожих на огромные вытянутые серпы.

* * *

— Ну вроде-то как всё, — сказал отрок, сгрузив на помост воза оставшиеся от тел латников одежду и доспехи. Он поблагодарил Душевлада и, зевнув, взяв волов под уздцы. Так они и расстались. Отрок, сопровождаемый тяжелым сопением животных, скрылся в глубине села, а Душевлад остался стоять в тени лесной чащи.

«Что теперь?» — думал ученик знахаря, вспоминая всё, что было сказано ему Малом. Он хотел вернуться в избу и разбудить Моха, чтобы тот подсказал, что ему делать дальше, но отвар должен был погрузить старика в глубокий сон, который, как известно, не хуже любого снадобья.

«Пока сын Великого князя у нас, и Лика там в безопасности», — вспомнил Душевлад слова знахаря и застонал сквозь зубы. Ещё мгновение он о чём-то размышлял, а затем уверенным шагом направился в сторону площади.

* * *

Завидев приближающийся из ночного мрака силуэт, Сбыня схватил дубинку и поднялся. Другой ратник тем временем тихо похрапывал у костра.

— Душевлад? — выдохнул Сбыня и опустил дубинку, когда пламя костра выдало сына знахаря. — Ты чего здесь?

Спящий ратник что-то пробормотал во сне и перевернулся со спины на бок.

— Мал приказал сменить караул, — с этими словами Душевлад пнул спящего, отчего ратник тут же вскочил, поправляя кожаный доспех. Ещё не успев проснуться и не понимая, кто перед ним, ратник уставился на Душевлада с испугом, но осознав, что это не Радогор, с облегчением вздохнул.

— Гор ничего не говорил, — неуверенно отозвался Сбыня.

— Гор собирает дружину, — сухо ответил Душевлад и подошёл к костру. — Может нужно его позвать?

Ратник глянул на Сбыню и испуганно замотал головой. Душевлад тем временем закинул в костер охапку ветвей; пламя встрепенулось и радостно затрещало.

Ратник вопросительно посмотрел на Сбыню, а Сбыня в ответ лишь пожал плечами. Душевлад сел у огня, и протянул к нему руки.

— Ладно, — обратился он к ратнику. — Можешь идти. Скажу Гору, что ты славно нёс свой дозор.

Ратник с благодарностью закивал и, для приличия ещё немного потоптавшись на месте, пожелал товарищам доброй ночи, а затем удалился.

Сбыня, оставшись наедине с Душевладом, некоторое время смотрел вслед ратнику, затем опустился у костра и положил дубинку рядом с собой.

— Как там Мох? — прервал молчание Сбыня.

Душевлад отнял взгляд от огня и посмотрел на собеседника.

— Плох он, — печально отозвался Душевлад. — Боюсь, что ему сейчас лучше не быть одному, но и этого, — Душевлад небрежно кивнул в сторону Ингъвара, — без присмотра оставлять нельзя.

Сбыня нервно заёрзал, словно под ним были острые камни. Душевлад молчал.

— Говорят, что это Мох призвал тех волков… — прошептал Сбыня и замер в ожидании ответа. Душевлад едва заметно кивнул.

— Сбыня, — вдруг сказал Душевлад. — Ты знаешь, а Мох недавно о тебе говорил.

Услышав эти слова, Сбыня чуть не подпрыгнул на месте, лицо его расползлось в довольной улыбке, а щёки так порозовели, что Душевлад заметил это даже сквозь языки пламени.

— Мне кажется, — продолжил Душевлад, — но это конечно только мои догадки, что Мох присматривает себе нового ученика.

— И ты думаешь… — оторопел Сбыня.

— Не знаю, — покачал головой Душевлад. — После вчерашнего он сам не свой. Никогда таким не был. А его руки… Ты бы видел, что с ними стало.

Сбыня вновь заёрзал, а затем, не выдержав, поднялся и стал ходить из стороны в сторону.

— Может его всё же нужно проведать? — шёпотом спросил Сбыня.

— Отсюда не велено уходить, — вздохнул Душевлад. — Сам знаешь…

— Это да… — пробормотал Сбыня. — Но ведь нас двое! Гор ушёл, он ничего не узнает.

Душевлад пристально взглянул на отрока.

— У тебя доброе сердце, Сбыня. Это достойное качество для того, кто хочет стать учеником знахаря.

Душевлад выдержал паузу.

— Ладно. Давай так, — сказал он. — Ты сбегай к Моху, проведай его. И если вдруг ему стало худо, сразу же возвращайся за мной. А я прикрою. В случае чего, скажу, что ты отошёл по нужде.

Сбыня тяжело дышал и неуверенно топтался на месте, но было видно, что ему не терпится оказаться чем-то полезным старому знахарю.

— Давай же скорее! — подбодрил его Душевлад. — Чем быстрее пойдешь, тем раньше вернёшься. Уж рассвет скоро.

Сбыня кивнул и, поблагодарив Душевлада, со всех ног бросился в глубь поселения.

Как только он исчез, Душевлад обернулся к Ингъвару и увидел, что тот за ним наблюдает.

— Дай угадаю, — произнёс хриплым голосом Ингъвар, который за всё время не упустил ни единого слова. — Пришёл узнать, что стало с той девкой?

Душевлад стиснул зубы.

— Ещё раз так её назовёшь, я порублю тебя на части прямо сейчас.

Ингъвар усмехнулся.

— Нет. Не порубишь. Какой в этом смысл? Скоро это сделают за тебя.

— Ты гнилое отродье, — процедил Душевлад.

— Так ты пришёл меня оскорблять? — Ингъвар вновь усмехнулся. — Храбрец… Хотя что с вас, дикарей, взять.

Душевлад подскочил, и одной рукой схватил Ингъвара за ворот рубахи, а второй сжал ему горло так, что воевода захрипел.

— Заткни свою гнилую пасть, если тебе дорога жизнь.

Выплеснув гнев, Душевлад отошёл, и Ингъвар закашлялся.

— Какой толк мне держать пасть закрытой, — процедил Ингъвар, сплёвывая, — если говорить мне и так осталось недолго.

Душевлад пристально в него вгляделся, отчего Ингъвару вдруг стало не по себе.

— В сущности я не сделал ничего того, — прохрипел воевода, — что не сделал бы на моём месте каждый. Или ты считаешь, что чем-то лучше меня?

— Я точно не такой, как ты…

— Точно? — Ингъвар ответил Душевладу таким же пристальным взглядом. — Ты абсолютно в этом уверен?

Ученик знахаря промолчал.

— Ты можешь быть со мной честен, — продолжал Ингъвар. — Ведь скоро я замолчу навсегда.

— Я вижу твою душу, — сказал Душевлад. — И даже в ночи заметна её чернота.

Ингъвар хрипло рассмеялся.

— А ты стихотворец, Душевлад. Так же тебя зовут, верно?

Душевлад не ответил.

— Я слышу всё. И всё запоминаю. Но скажи мне, Душевлад, неужели ты и вправду думаешь, что чем-то лучше меня? Можешь не говорить, но хотя бы подумай… Что первое приходит тебе в голову, когда я задаю этот вопрос?

Эти слова вернули Душевлада в момент, когда перед ним на полу в земляной избе лежал скорчившейся и вопящий от ужаса гридь. Ученик знахаря в деталях помнил те ощущения, которые испытал в тот момент. Гридя окружала дымка так же, как сейчас Ингъвара, только не чёрная, а светло-серая, и, заглянув в глаза гридя, Душевлад словно стал впитывать её в себя, подобно гнусу, высасывающему кровь. Гридь бился в агонии, и Душевлад неведомым ему образом осознал, что боль, которую тот испытывает несравнима ни с какой иной болью. Он насильно проникал в мысли гридя, выискивая там нужную ему информацию, не читая её, а скорее ощущая, как зверь или человек воспринимает вкус или запах. Словно мясник он выпотрошил всё сознание несчастного, пока не узнал, что Лику забрал с собой воевода, а потом, перед набегом, отправил её в городище.

Ингъвар всё это время не отрывал от Душевлада глаз.

— Да… — довольно произнёс Ингъвар. — Вот оно! То, о чём ты думаешь прямо сейчас…

Душевлад почувствовал, как тело охватывает гневная дрожь, осознавая при этом, что воевода нарочно выводит его из себя.

— Как зовут твою девицу?

— Ты не смеешь произносить её имя! — прошипел Душевлад.

— Не важно, — усмехнулся Ингъвар. — Ты ведь пришёл узнать, где она?

— Я и так знаю, где она… — Душевлад подошёл ближе к Ингъвару и чёрная дымка, окружавшая воеводу, показалась ему осязаемой. — И знаю, что ты с ней сделал…

— Я с ней ничего не сделал, — без запинки ответил Ингъвар, и добавил: — Она в порядке. Едет сейчас в городище, и за ней приглядывает Свенельд. Сам он её не обидит и другим не даст.

Душевлад, не до конца понятным ему образом, почувствовал, что Ингъвар говорит правду, а воевода тем временем продолжал:

— Скажи, Душевлад, а в чём разница между нами?.. Или князем твоим? Ты ведь знаешь, что это он твою девку отдал? Откупился ей, будто вещью. Ему медвежья шкура дороже будет.

Ингъвар закашлялся и сплюнул кровью.

— Всё это не имеет значения, — холодно произнёс Душевлад. — Теперь ты здесь. И завтра тебя не станет.

— Если тебе и так всё известно, чего ещё надо? — сухо спросил Ингъвар.

— Я Лику должен вернуть… — Душевлад запнулся, поняв, что произнёс имя, называть которое не хотел, но Ингъвар не обратил на это внимания. В глазах у него промелькнул интерес, и воевода погрузился в раздумья.

— Дай угадаю… — задумчиво произнёс он. — Ты боишься, что отец, узнав о моей гибели, обрушит свой гнев на пленницу?

Зубы Душевлада сжались, и едва заметная улыбка тронула уголки губ Ингъвара.

— Это так? — спросил Душевлад, и в его голосе слышалось волнение, не утаившееся от чуткого слуха Ингъвара.

— А ты сам как думаешь?

— Наш князь, Мал, после твоей смерти вознамерился забрать себе в жёны твою жену — Ольгу. Он считает, что так установит мир.

— Неужели? — на лице Ингъвара промелькнул гнев, но затем он сделал над собой усилие и уже спокойным голосом подозвал Душевлада.

— Найди у меня за поясом свёрток, — властным тоном, свойственным воеводе, сказал он.

Душевлад недоверчиво на него взглянул.

— У меня руки связаны, чего ты боишься?

Ученик знахаря осторожно подошёл и стал обыскивать одежды воеводы. Вскоре он нащупал свёрнутую бересту, достал её и, разворачивая, понёс к костру.

— Ты что, можешь читать? — в голосе Ингъвара послышалось неприкрытое удивление.

— Отец научил.

Огонь осветил шершавую жёлтую поверхность, на которой было криво выцарапано всего лишь несколько строчек:

«Ингъвар, береги Ольгу. И сына — Святослава.

Князь Олег»

* * *

Сбыня, запыхавшись, остановился у двери жилища знахаря, и вытер рукавом пот со лба. Отдышавшись, он взялся за ручку и осторожно потянул на себя. Дверь поддалась. В избе стояла кромешная тьма, а воздух внутри был наполнен сладкими ароматами мёда и хвои.

— Мох, — шёпотом позвал Сбыня, боясь напугать старика, но никто ему не ответил. В душе зарождалось тягучее чувство тревоги.

Сбыня аккуратно ступил в избу, и стал ждать, пока его глаза привыкнут к темноте.
Вскоре он увидел силуэт спящего старика. Боясь, что пришёл слишком поздно, Сбыня застыл и вслушивался в тишину, стараясь распознать дыхание знахаря. Ничего не услышав, он всё же решился подойти ближе. Сделав несколько шагов, он вновь напряг слух и на этот раз ему показалось, что воздух с едва уловимым свистом покидает широкие ноздри старика.

— Мох, — ещё раз позвал Сбыня, и знахарь шевельнулся.

Сбыня с облегчением вздохнул, но затем задумался, что ему делать дальше. Стоит ли будить старика, или лучше дать ему выспаться? А вдруг он сейчас уйдёт, а старику станет плохо. В волнении Сбыня стал сжимать и разжимать кулаки. Так он делал всегда, когда сильно нервничал. Его мать, сейчас наблюдающая за ним из нави, говорила, что в такие моменты, ему впору отжимать бельё.

— Мо-ох, — в очередной раз протянул Сбыня, и на этот раз старик вздрогнул и открыл глаза.

— Кто здесь?

— Это я. Сбыня.

Мох сел на кровать и потёр глаза.

— Сбыня? Что ты здесь делаешь? Ещё ночь? Долго я спал?

Голос знахаря звучал достаточно бодро, и Сбыня уже пожалел, что разбудил его. Его кисти заработали ещё быстрее, ведь теперь он переживал, что Мох на него разозлится и уже никогда в ученики к себе не возьмёт.

— Ты в порядке? — спросил Мох и, не дожидаясь ответа, тяжело вздохнув, поднялся со своего спального места.

Он подошёл к столу и принялся разжигать лучину. Когда она вспыхнула, старик положил её на светец, затем пододвинул небольшую плошку с водой и оставил её под огнём.
Свет заиграл на его бледном лице, но Сбыня про себя отметил, что в целом знахарь больным не выглядит.

— Прости, что разбудил тебя, Мох… — запинаясь пролепетал Сбыня. — Но мы с Душевладом решили…

— А где сейчас Душевлад? — перебил его знахарь.

— Там, у ворот… — Сбыня неопределённо кивнул головой. — Остался стеречь воеводу.

Глаза Моха расширились, и он на мгновение замер. Сбыня решил, что знахарь ещё не отошёл ото сна, но Мох тем временем прокручивал в голове услышанное.

— Он там один? — спросил Мох так резко, что Сбыня вздрогнул.

— Да… Один, — отвечая на этот вопрос, Сбыня по неясной ему самому причине ощутил острый приступ вины, и, словно в подтверждение его мыслей, Мох добавил:

— Вот, негораздок!

Хотя и не было ясно, по отношению к кому это сказано, но Сбыня по какой-то причине уверился в том, что касается это именно его.
Мох ещё какое-то время о чём-то думал, затем, схватив посох и не говоря больше ни слова, вытолкнул Сбыню на улицу и сам тоже последовал за ним.

— Вот-вот, рассвет, — пробормотал знахарь, посмотрев на небо, и заковылял по направлению к площади так быстро, как позволял его возраст.

Глухие удары посоха эхом отражались от стен ещё непроснувшихся изб.

Уже издалека, увидев ворота, Сбыня ощутил, как склизкое и неприятное предчувствие беды заворочалось в его в животе. Пламя костра почти погасло, и рядом с ним никого видно не было. Небо окрашивалось первыми лучами ещё не взошедшего солнца, и последние сомнения, вместе с надеждой, что ему это только привиделось, были полностью стёрты. Ни у ворот, ни у костра никого не было. А у подножья высоких бревенчатых створок, подобно дохлым змеям, лежали обрезанные верёвки.

— Эх, Душевлад… — проворчал Мох, но в его голосе не слышалось ни гнева, ни осуждения. — Храни тебя Род.

Позади раздался шум, и Сбыня, краснея и обливаясь потом, обернулся. В их сторону, сопровождаемый дружинниками, направлялся облачённый в медвежью шкуру Мал.

* * *

Ауко, переваливаясь с ноги на ногу, грузно шагало впереди, и казалось, что деревья перед ним расступаются. В тусклом лунном свете, что пробивался сквозь пышные ветви елей, Лика могла отчасти разглядеть своего таинственного спутника. Тёмная грубая кожа была покрыта то ли сучками, то ли бородавками, а в некоторых местах так обвисла, словно Ауко сняло её с кого-то другого, но она оказалась ему велика. Подумав об этом, Лика поёжилась, но тут же постаралась отогнать от себя эти мысли.
Она всё ещё уверяла себя в том, что, если бы лесной дух хотел причинить ей вред, уже бы давно сделал это. Но мрачные думы подкрадывались незаметно, вселяя тревогу, а каждый вздох напоминал о поселившейся во всём теле боли. Лика вдруг испытала приступ жалости к самой себе и едва не расплакалась, но сдержала этот внезапный порыв. Она ожидала, что вот-вот должны появиться первые солнечные лучи, но вместо этого тьма становилась лишь гуще. Лика подняла голову и обнаружила, что небо затянуто облаками.
Лес вдруг поредел, и, не смотря на окружавшую её темноту, в груди вспыхнул огонёк надежды. Лика впервые за столь долгое время испытала радость. Значит она не ошиблась, и лесной дух действительно помогает ей выбраться из глухой чащи. Но в этот момент в ноздри ударил неприятный запах сырости, который Лика узнала сразу.
Топи.
И тут же темноту вновь пронзил отчаянный душераздирающий вопль, но на этот раз он прозвучал так близко, что Лика вскрикнула.

— Куда ты меня привёл? — в ужасе прошептала она, останавливаясь.

Огонь надежды мгновенно потух, оставив после себя лишь покрытые сажей угли отчаяния. Ауко медленно развернулось и посмотрело на Лику.

— Дитю нужно мать, — коряво ответило Ауко, и от этих слов кожа будто бы покрылась корочкой льда.

Лика, забыв о всех многочисленных ранах, ссадинах и ушибах, хотела броситься прочь, но её ноги словно приросли к земле. Лишь в последний момент Лика осознала, что корни оплели её ступни, но было уже поздно. Она упала на сырую землю, из которой подобно змеям, вылезали древесные стебли и оплетали тело.

— Помог… — закричала Лика, но тут же одна из ветвей обвилась вокруг головы и заткнула рот.

Ауко, покачиваясь, в каком-то жутком оцепенении безучастно наблюдало за происходящим. Темноту снова пронзил жуткий вопль.

— Лико, Лико, Лико — беспокойно забормотало Ауко, оглядываясь. Затем подошло к Лике и, с трудом наклонившись, просунуло под неё бородавчатые руки. Лика ощутила тяжёлый гнилостный запах, и стала извиваться всем телом, стараясь освободиться, но стебли прочно её сковали. Не обращая никакого внимания на сопротивление, Ауко подняло Лику на руки и, переваливаясь из стороны в сторону, направилось в глубь болот.

— Буде у дите мать, — бормотало Ауко. — Дите кричать не станет. Аште не перестанет, так Его пробудит.

Вопль повторился.

— Слыше, мать, дите кричит? — продолжало Ауко. — Егда разбудит, всему конец. Мать нужна, чтоб тихо стало. Аште и не надо бы, но ушли все. Даже волоты, яко десять сажень бревно хватать могут — и те ушли. С Ним встречаться никто не хочет.

Ауко вдруг остановилось и опустило Лику на землю. Путы тут же ослабли, и Лика, судорожно стряхнув их с себя, вскочила. Она хотела было броситься бежать, но вдруг поняла, что они больше не в лесу.
Землю на много саженей вокруг покрывал густой туман, из-под которого то и дело доносилось глухое бульканье. В воздухе стоял такой густой приторный смрад, что Лика неосознанно прижала к лицу ладонь. Запах гнили был настолько сильным что казалось его можно потрогать. Местами сквозь туман проступала мутно-зелёная болотная жижа, поросшая толстым слоем тины, мха и лишайника.
Лика и Ауко стояли на небольшом островке, на котором росли лишь мелкие кустарники. И тут вновь прозвучал вопль. Так близко, что Лике показалось, будто из ушей вот-вот хлынет кровь. Один из кустарников пришёл в движение, и его тонкие ветви с поредевшими листьями закачались.
Ауко направилось в ту сторону и раздвинуло ветви руками. Среди них Лика увидела существо, издали похожее на худосочного младенца, с тем лишь отличием, что голова его была значительно больше человеческой и в стороны торчали широкие остроконечные уши. Существо прятало лицо в ладони и постоянно вздрагивало.

— Дите дрекавака, — пояснило Ауко. — Ему грудь мати нужна.

И словно подтверждая его слова, существо отняло от головы руки с корявыми пальцами, раскрыло наполненную торчащими в разные стороны острыми зубами пасть и извергло из себя высокий пронзительный визг, который эхом разнёсся над топями.

— Но у меня нет молока… — пролепетала Лика, всё ещё не теряя надежды, что всё обойдётся, и она сможет покинуть это место живой.

— Молоко не надо, — Ауко качнулось всем телом. — Дрекаваки пьют только кровь.

________________________________________________

³⁸ Чаша небольшого размера.

³⁹ Рукоять меча, состоящая из гарды и стебля с навершием.

⁴⁰ Древнеславянский аналог шахмат.

⁴¹ Камни всадника, лучника и ратоборца в таврелях, соответствуют фигурам коня, слона и ладьи в шахматах.

⁴² Камень князя в таврелях соответствует фигуре ферзя в шахматах.

⁴³ В таврелях камень волхва соответствует фигуре короля в шахматах.

⁴⁴ Аналога камня хелги в традиционных шахматных играх нет.

⁴⁵ Отрок — ребёнок или подросток, возрастом около четырнадцати лет.

⁴⁶ Добро, добро, мать!

⁴⁷ Беду разбудишь!

⁴⁸ Вот ведь беда.

⁴⁹ Спешить нужно, мать!

⁵⁰ Ауко (имя собст.)

⁵¹ Поспеши, мать!

⁵² Смородина — мифическая река у древних славян, протекающая между миром живых и миром мёртвых.

⁵³ Загробный мир у древних славян.